Прежде всего он шлепнул Фафхрда по щеке тыльной стороной ладони, чтобы привлечь его внимание. Затем подскочил к Пульгу, широким театральным жестом протянул к нему левую руку, словно передавая что-то от обнаженного бога, и вложил в умоляюще воздетую длань вымогателя золотую безделушку. (Настало одно из тех мгновений, когда происходит стремительная переоценка ценностей, и теперь золото для Мышелова, пусть даже на короткий срок, ничего не стоило.) Узнав в безделушке священный кувшин, Пульг от восторга чуть не испустил дух.
Но Мышелов был уже на другой стороне улицы. Подбежав к сейфу-алтарю Иссека, рядом с которым лежал потерявший сознание, но все еще улыбающийся Бвадрес, он сдернул с него мешок из-под чеснока, вскочил на бочонок и принялся на нем приплясывать, пытаясь криками привлечь внимание Фафхрда и указывая пальцем себе под ноги.
Как и хотел Мышелов, Фафхрд наконец увидел бочонок, однако никак не связал его с приношениями Иссеку (о божественных материях он забыл начисто), а просто решил, что это – источник столь вожделенного спиртного. С радостным воплем он бросился к нему через улицу; поклонники поспешно удирали с его дороги или стонали в блаженном экстазе, когда он ступал босыми ногами по их распростертым телам. Добравшись до бочонка, Фафхрд схватил его и поднес к губам.
Толпа решила, что Иссек хочет выпить содержимое своей казны – необычный, но бесспорно эффектный способ приема приношений.
Затем, взревев от ярости и недоумения, Фафхрд поднял бочонок высоко над головой, намереваясь грохнуть его о мостовую, – трудно сказать почему: то ли от безысходности, то ли надеясь добраться таким способом до вожделенной влаги, которая, по его мнению, содержалась в бочонке, – но тут Мышелов снова привлек его внимание. Схватив с забытого кем-то подноса две недопитые кружки с пивом, маленький человечек принялся переливать жидкость из одной в другую, пока в обеих не образовалось по громадной шапке пены.
Сунув бочонок под мышку – многие пьяницы обладают странной бережливостью и цепляются за вещи, особенно если в них может содержаться спиртное, – Фафхрд двинулся вслед за Мышеловом, который нырнул в ближайшую арку, потом приплясывая появился снова и обвел Фафхрда вокруг бурлящей конгрегации.
Строго говоря, это было не слишком душеспасительное зрелище – громадный бог идет спотыкаясь за юрким серым демоном и пытается схватить кружку с пивом, которая все время от него ускользает, – однако ланкмарцы тут же придумали на сей счет две дюжины аллегорий, несколько из которых попали впоследствии в ученые манускрипты.
На второй раз Иссек и маленький серый демон скрылись под аркой навсегда. Некоторое время в толпе раздавались тревожные, полные ожидания возгласы, но два сверхъестественных существа так больше и не появились.
В Ланкмаре полно всяких извилистых переулков, и особенно ими богат район улицы Богов; некоторые из них темными и окольными путями доходят даже до доков.
Но иссекианцы – как старые, так и новообращенные – даже не принимали во внимание столь мирские пути, когда размышляли об исчезновении их бога. У богов свои способы перемещения во времени и пространстве, а неожиданные и необъяснимые исчезновения – просто свойство их натуры. Короткие повторные появления – вот все, на что человек может надеяться со стороны бога, драма жизни которого на земле уже сыграна; и в самом деле: ничего хорошего, если он никак не уходит, затягивая свое второе пришествие – слишком большая нагрузка на нервы.
Как и следовало ожидать, толпа удостоившихся лицезреть Иссека расходилась неохотно: людям нужно было слишком много сказать друг другу, слишком о многом поразмышлять и, разумеется, поспорить.
Чуть позже люди вспомнили о кощунственном нападении Кватча и Виггина на бога и отомстили им, хотя некоторые склонны были считать инцидент составной частью все той же аллегории. Оба молодчика получили изрядную выволочку и были рады, что остались после нее живы.
Труп Грилли был без лишних церемоний брошен на утреннюю покойницкую телегу. На этом его история и закончилась.
Бвадрес, придя в чувство, обнаружил, что над ним заботливо склонился Пульг – эти два человека в основном и определили всю последующую историю иссекианства.
Вкратце она такова. Пульг сделался, если можно так выразиться, великим визирем Иссека и неустанно трудился к его вящей славе, как знак своей должности постоянно нося на груди сотворенную богом золотую эмблему священного кувшина. После своего обращения, он не оставил и прежнего ремесла, как могли бы ожидать моралисты, а стал заниматься им с еще большим рвением, чем прежде, безжалостно вымогая деньги у служителей всех других богов и нещадно их притесняя. На самом взлете иссекианства у этого бога было в Ланкмаре пять больших храмов, множество часовен и громадное число священнослужителей, лишь номинально руководимых Бвадресом, поскольку тот стал снова впадать в старческий маразм.
Под руководством Пульга иссекианство процветало ровно три года. Однако когда из неосторожного и невразумительного бормотания Бвадреса стало известно, что Пульг под видом вымогательства не только ведет священную войну против остальных богов в Ланкмаре, имея своей целью изгнать их из города, а по возможности и из всего мира, но и вынашивает темные планы относительно того, чтобы свергнуть истинных богов Ланкмара или хотя бы заставить их признать превосходство Иссека, – словом, когда об этом стало известно, участь иссекианства была решена. В третью годовщину второго пришествия Иссека ночь выдалась зловещая и крайне туманная; все здравомыслящие ланкмарцы сидят, как правило, в такие ночи дома у очагов. Примерно в полночь по всему городу стали раздаваться жуткие вопли и жалобный вой, а также треск ломающегося дерева и грохот разламываемой каменной кладки – причем, как дрожащими голосами утверждали некоторые, все это начиналось и заканчивалось пощелкиванием, какое обычно слышится, когда ходят скелеты. Некий юнец, выглянувший из окна мансарды, успел рассказать, прежде чем скончался от буйного помешательства, что видел, как по улице шло множество фигур в черных тогах, с темно-коричневыми руками, ногами и лицами и тощих, как скелеты.
Наутро обнаружилось, что все пять храмов Иссека пусты и осквернены, все часовни разрушены, а многочисленное священство, включая верховного жреца и честолюбивого великого визиря, совершенно непонятным образом пропало все до единого человека.
Вернувшись ровно на три года назад, мы смогли бы увидеть, как Серый Мышелов и Фафхрд перебираются на заре из утлой лодчонки на борт черного одномачтовика, пришвартованного у Большого Мола, который выдается далеко во Внутреннее море близ устья реки Хлал. Прежде чем взойти на судно, Фафхрд передал бочонок Иссека бесстрастному и желтолицему Урфу, после чего с нескрываемым удовольствием затопил лодчонку.
После пробежки вслед за Мышеловом через весь город и непродолжительной, но крайне интенсивной гребли (сидя на веслах, почти полностью обнаженный Северянин очень напоминал галерного раба), голова у Фафхрда окончательно прояснилась от винных паров и теперь зверски трещала. Мышелов тоже чувствовал себя не лучшим образом – после месяцев ничегонеделания и обжорства он был в неважной форме.
Тем не менее оба героя помогли Урфу поднять якорь и поставить парус. Вскоре дувший им в правый борт ветер уже нес их в открытое море. Пока Урф суетился вокруг Фафхрда, заворачивая его в толстый плащ, Мышелов подошел в полутьме к бочонку Иссека, полный решимости завладеть его содержимым, прежде чем Фафхрда как человека религиозного и к тому же благородного Северянина начнут одолевать всякие дурацкие сомнения, в результате которых он может даже выбросить бочонок за борт.
Поскольку было еще довольно темно, Мышелов пошарил рукой по верхнему донышку в поисках прорези для монет и, не обнаружив таковой, перевернул тяжелый приятной тяжестью сосуд, набитый так плотно, что ни одна монетка в нем даже не звякнула. С другой стороны тоже не оказалось никакой прорези, однако было что-то вроде выжженной ланкмарскими иероглифами надписи. Но поскольку света для чтения явно не хватало, а Фафхрд уже приближался к бочонку, Мышелов схватил подвернувшийся ему под руку тяжелый топор и вонзил его в дерево.